Второй шанс
Две фигуры участливо склонились над изголовьем Мага – одна по левую руку, другая по правую. Разглядеть их лица не представлялось никакой возможности, только силуэты: фигуру, находившуюся одесную, заливало слепящее сияние, а та, что была ошуюю, тонула в непроглядном мраке. Маг попытался пошевелиться или что-то сказать, но не смог.
– Ну вот и приехали, – голос темной фигуры был женским, издевательским и немного напоминал голос Монахини. – Сколько веревочке ни виться, все равно конец будет.
– Даже жаль его немного, – отвечала светлая фигура сочувственным голосом Врача. – Так долго боролся за выживание, столько лет бегал и от преступников, и от правосудия, и от демонов, и от инквизиции. А умереть суждено от банальной простуды. Воистину, пути Господни неисповедимы.
– Хранитель из ваших, наверное, преждевременно на пенсию вышел с таким подопечным. Или кондрашка его хватила, – усмехнулась Темная. – Ладно, а сам-то ты тут что забыл? Топал бы себе по более важным делам. Очевидно же, что это наш клиент.
– Протестую! – возразил Светлый. – Во-первых, процедура есть процедура. Во-вторых, все далеко не так однозначно. Так что не думай легко заполучить эту смертную душу.
– Ладно уж, процедура так процедура, – вздохнула Темная. – Так кто начнет, я или ты?
– Давай ты.
– Хм, что ж, тогда с чего попроще. Думаю, ты не станешь отрицать, что его основной грех – Гордыня.
– Погоди. А ты точно не путаешь Гордыню с честолюбием? Что-то я не замечал, чтобы он был таким уж гордецом. На дуэлях честь не отстаивал, склонен к самоиронии. Где тут Гордыня? А честолюбие, смею напомнить, не относится к смертным грехам и в расчет не идет.
– А ты точно не путаешь Гордыню с гордостью? Напоминаю, что гордость – лишь одно из проявлений. Вот, давай процитирую, чтобы все было точно: «Гордыня — непомерная гордость, заносчивость, высокомерие, эгоизм, нетерпение упрёков и жажда похвалы». Гордость и заносчивость – мимо, согласна. А все остальное очень даже попадает. Кто у нас считал себя самым умным и угодил в деструктивную секту? Кто возомнил себя самым искусным из манипуляторов и без опыта придворных интриг пытался оказывать давление на власть имущих? Кто постоянно делает все напоказ, ради внешнего эффекта? Вот то-то же. Теперь твой ход.
– Благоразумие. Подсудимый умеет мыслить стратегически и действовать в соответствии с планом.
– Ну, если под Благоразумием понимать стремление в любой ситуации спасать свою шкуру, то пожалуй. Что же насчет «стратегического планирования» ¬– тут придется закрыть глаза на всю ту дичь, которую он творит в состоянии аффекта. Кстати, насчет аффекта: Гнев. Два – один, твоя очередь.
– Справедливость.
– Справедливость?
– Да, Справедливость. Пускай он поступает не безупречно, но всегда готов признать свои собственные пороки и не боится высказывать нелицеприятные суждения об окружающих даже себе во вред.
– Ну и где тут Благоразумие? – усмехается Темная. – Ладно, соглашусь, в конце концов, он был неплохим следователем. Два – два. Дальше Уныние.
– Не говори ерунды. Вот уж что ему точно не присуще. Никогда не видел более оптимистичного человека.
– Ну да! – с сомнением восклицает Темная. – А как же членовредительство?
– А ты его биографию видела вообще? С такой жизнью отделаться парочкой шрамов – просто верх позитивного мышления. А все почему? Потому что в самые темные времена он не терял Надежды! Так что три – два в мою пользу, выкуси! – ехидничает мужской голос.
– Что за выражения со светлой стороны! – упрекает Темная. – В таком случае мой ход – Похоть.
– С козырей зашла, – сокрушается Светлый. – И чем же мне на это ответить? Может быть, Любовью?
Темная смеется звонко и с наслаждением.
– Ой, уморил! Ты же в курсе, что любовь к самому себе не считается? Подразумевается любовь к ближнему. А что мы тут имеем? Первую возлюбленную он убил, вторую тоже, третью оклеветал, четвертая пока жива, но это не его вина: он просто не успел подсуетиться.
– Да он никого не хотел убивать, это была самозащита. Да, каждый раз, и не смейся! Ну вот такое у него пристрастие к опасным связям. Кстати, любовь бывает не только романтическая, существуют и другие ее формы.
– Неужели? Ну, попробуй сюда что-нибудь натянуть. Единственного своего друга он предал, остальных просто использует.
– Во-первых, он любил мать.
– Ну, это не в счет. Все мы любим родителей безусловной любовью, особенно если родители умирают до достижения нами подросткового кризиса. Мертвецов вообще легко любить.
– Во-вторых, брата.
– Неужели? Брат пять лет считал его мертвым. Не подскажешь, когда он собирался его в этом разубедить?
– Это было нужно для конспирации и безопасности, в том числе и безопасности брата. ...В-третьих, он предан своему сюзерену.
– Ну да, а что бы не любить человека с деньгами и властью, который еще и может безнаказанно вытащить тебя из темницы?
– Может быть, Врач?
– Ты так думаешь? Мне казалось, он его просто использует.
– Я в этом не уверен. Можем проанализировать, если хочешь.
– Только не это! Ты меня совсем уморить решил? Шут с тобой, забирай себе свою Любовь. Четыре – три. Так, что там дальше? Зависть!
– И кому же он завидует?
– Да буквально всем! Аристократам – за богатство и власть; простецам – за их бесхитростную жизнь без забот; Прокурорше за то, что она может применять любую магию, не вызывая внимания властей; Врачу за то, что он, по его мнению, обладает какими-то тайными знаниями.
– Но ведь про Врача это точно не известно.
– А это уже гордыня. Помнишь: он же такой молодец, всегда прав, не может заблуждаться. …Монахине он завидует за то, что она умная, красивая и легко манипулирует людьми.
– Так он же сам умный, красивый и легко манипулирует людьми!
– В этом-то вся и штука. Они идут ноздря в ноздрю, поэтому между ними возникла жесткая конкуренция. Ну и без похоти не обошлось, конечно. Он знает, что там ему ничего не светит, вот и бесится. Потому что даже если бы что-то и выгорело, он бы никогда не смог доказать, что это он обольстил Монахиню, а не она его, а на такой репутационный удар он пойти не может.
– Будь по-твоему. Мой следующий ход – Вера.
– Что?! Тебе самому-то не смешно? Большего безбожника, чем этот тип, свет не видывал!
– Пусть он не сторонник ортодоксальной церкви, зато верит в другие вещи: в свои силы, в свет разума, в благородство других людей. По-моему, вполне достаточно.
– Нет уж, давай без вот этого вот. Ты божественный посланник, в конце концов, и негоже тебе поддерживать подобную ересь.
– Ну хорошо, – уступил Светлый. – Четыре – четыре. Осталось немного.
– Алчность?
– Протестую. У него нет тяги к стяжательству.
– Как же так? А для чего были коррупционные делишки при дворе? Шантаж, взяточничество? Ему нравится красивая жизнь, разве нет?
– Возможно, но он и не тяготится вынужденной аскезой. А все деньги потратил на образование.
– И на кутежи.
– Да, частично на кутежи. Надо же человеку иногда расслабиться. Но заметь: он всегда умел вовремя остановиться. Не стал ни алкоголиком, не зависимым от наркотиков или азартной игры.
– О нет! Ты же сейчас на Умеренность намекаешь? Хорошо, пусть будет Умеренность. Но я тогда точно Чревоугодие приплету.
– Чревоугодие? Не смеши меня! Посмотри на это тело: кожа да кости. Чревоугодием там и не пахло.
– А вот и ошибаешься. Следи за руками: Чревоугодие – это же не столько количество, сколько качество поглощаемой пищи. Если она перестает быть простым топливом для организма и становится способом получения гедонистического удовольствия – речь уже идет о Чревоугодии. Смотрим, что было у пациента на обед позавчера: омлет с перепелками и соусом из трюфелей. Вчера: устрицы с лимонным соком. Сегодня он заказал стейк из гигантской сколопендры и трижды заставлял повара переделывать, потому что якобы степень прожарки не соответствовала желаемой. Когда это человек, полжизни перебивавшийся с хлеба на воду, успел стать таким гурманом?
– Хорошо, готов отдать тебе Чревоугодие. Я все равно выиграю, потому что сейчас у нас ничья, смертные грехи все закончились, а у меня в запасе осталось Мужество, в котором этому человеку точно не откажешь.
– Еще как откажешь! Я уже говорила, что он всегда спасает исключительно свою шкуру. Это признак трусости, а никакого не Мужества.
– Чушь! Он множество раз помогал другим, участвовал в битвах…
– Да, но все это только тогда, когда его прижимали к стенке. Вот тебе, пожалуйста, пример: завтра его друзья-коллеги пойдут громить прибежище некромантского культа, а он отказался участвовать в этом. Возможно, его товарищи погибнут из-за его бездействия. И где здесь мужество?
– Слушай, – Светлый грозит сопернице пальцем, – я мог закрывать на кое-что глаза, но сейчас ты уже творишь форменный произвол. Я буду жаловаться на тебя в Верховный Межведомственный Арбитражный Суд.
– Жалуйся, куда хочешь, но Мужество я тебе не засчитаю.
– Безобразие! И что получается? Ничья? Что нам с ним прикажешь делать?
– Что делать – что делать! Похоже, придется отправлять назад на доопределение морального облика.
***
Две фигуры участливо склонились над изголовьем Мага – одна по левую руку, другая по правую. Слева, в полумраке, стояла Монахиня, а справа, в свете лампы, с обеспокоенным лицом – Врач.
– Я нисколько не удивлюсь, если он нарочно заболел, – язвительно вещала Монахиня. – Как говорится, «назло маме уши отморожу». Чтобы иметь моральное оправдание тому, что он бросает нас в трудную минуту.
– По-моему, если бы вы были последовательны в своих суждениях, то не говорили бы этого, - усмехнулся Врач. – Поскольку абсолютно аморальному типу не требуется моральных оправданий своего поведения. Зачем вы так о нем? Вы же член Церкви, вы должны видеть в человеке лучшую сторону.
– Предпочитаю видеть в людях только те стороны, которые имеются в наличии. О, кажется, наш пациент приходит в себя. С добрым утром, дорогой товарищ! Вы меня слышите? Прием!
Маг садится в постели, но тут же, почувствовав слабость и дурноту, падает обратно на подушку. Он успевает заметить, что обнажен, слава солнцу, только наполовину, слава солнцу, на верхнюю.
– Что случилось? Почему вы все оказались в моей квартире? Почему, черт возьми, я полуголый?
– Вы заболели, – встревоженно отвечает Врач. – Мы пришли, чтобы попытаться уговорить вас поучаствовать в завтрашней кампании. А вы дверь не открывали и не отзывались, хотя свет горел. Тогда мы проникли в вашу квартиру, и увидели вас без сознания, в жару и бреду! У вас были хрипы в легких, возможно, это пневмония. Пришлось вас раздеть, – смущенно добавляет он. – Госпожа своей целительной магией сняла основные симптомы, я вам оставлю кое-каких снадобий, думаю, завтра будете в норме.
– Я надеюсь, – Маг слегка покашлял для пробы, – меня раздевали нежные женские пальчики?
Монахиня мило ему улыбается:
– Разве что в твоих горячечных видениях, солнышко.
Врач отзывается с прохладцей:
– Сожалею, но это были мои грубые мужские пальцы, – потом вновь продолжает встревоженно. – Часто вы так болеете? Если честно, теперь боязно оставлять вас одного. Что бы с вами было, если бы мы не пришли?
– Да бросьте, – отвечает Маг, внимательно вглядываясь в бледное лицо Врача. – Ничего бы со мной не случилось. Ну полежал бы денек-другой, да и пришел в себя. Ко мне же, что к плешивой собаке, никакая хворь не пристает.
– Ну вообще-то, вы и правда могли умереть, – возражает Монахиня. – Повезло, что у вас такие настойчивые товарищи.
– Повезло так повезло: не дали человеку спокойно умереть в своей постели, чтобы предоставить ему возможность неспокойно умереть на поле боя.
– Зато благородная смерть в бою – и сразу на небеса, – шутит Врач. – Что случилось? Вам плохо? Вы вдруг так побледнели!
– Все в порядке, – отмахивается Маг.
– Ну, раз в порядке, предлагаю закончить со светской беседой и обменом любезностями. Полагаю, приличия уже позволяют переходить к сути дела. Вы нам завтра очень нужны! Настолько нужны, что я даже готова рискнуть и наплевать на высокую вероятность того, что вы переметнетесь к врагу, вашим друзьям-некромантам.
– По нашей традиции, в этом месте я должен страшно оскорбиться и полчаса доказывать, что некроманты никакие мне не друзья, – перебивает Маг. – Но я сейчас слишком слаб, так что просто представьте, что я это сделал.
– Я готова поторговаться за ваши услуги. Как вам такое предложение: если мы вернемся живыми из пещеры, я вам расскажу все, что мне известно касательно личности вашего отца?
– И я… я тоже уверен, что найду что-нибудь интересное, что можно вам рассказать, – Врач слегка тушуется под подозрительным взглядом Монахини.
Маг задумывается.
– Знаете что. Храните свои тайны, ничего мне от вас не нужно.
– Как? – возмущается Монахиня. – И этим вас не проймешь? Да что ж вам нужно? Денег что ли? У меня столько нет!
– Вы меня не поняли. Я передумал и согласен пойти с вами завтра. Но не за плату, а просто так. Просто потому что я верный товарищ, мужественный малый и вообще молодец.
– Что, и про отца услышать не хотите? Я же вам уже сама предложила, какой смысл соглашаться на худших условиях?
– Потому что иначе я снова окажусь меркантильным колдуном. А я хочу немного побыть мужественным малым, ясно?
Врач смотрит одобрительно, а Монахиня недоуменно пожимает плечами:
– Наверняка опять задумал какую-то пакость. Но нет так нет, мне же лучше. Наверное, тогда мы пойдем.
– Да, отдыхайте, – говорит Врач, поворачиваясь к выходу; потом возвращается. – Вы нам дверь не откроете? Она заперта каким-то хитрым магическим образом. Я пробовол взломать, но не вышло.
– А как вы, кстати, попали внутрь? – интересуется Маг.
– Пришлось влезть по стене через окно. Оно было открыто.
– А. Ну тогда так же и назад выбирайтесь. – Маг зевает и поуютнее заворачивается в одеяло. – И будьте так любезны, заодно прикройте за собой поплотнее створку: дует.
